В белорусской литературе тоже хватает посмертных книг. Оставим «за скобками» белорусских поэтов прошлых веков, которые не могли быть изданы при жизни просто потому, что белорусская литература не издавалась как таковая, тех, кто не издавался как «враг народа» или погиб на фронтах Великой Отечественной... Вот только из новейшего времени, навскидку: Василь Гадулько, Игорь Поглазов, Денис Хвостовский, Леонид Якубович... Поэты самобытные, яркие, чьи сборники были изданы после их трагических смертей, подготовленные родственниками, знакомыми, просто сочувствующими. Из всех только Василь Гадулько прожил достаточно долго — он умер, не дожив несколько лет до пятидесяти. За год до смерти написал на себя некролог: «Рыхтаваў зборнiк вершаў i баек, але надрукаваць яго не паспеў: зiмой 1992 года, у страшэннай галечы i без сродкаў для iснавання, незразуметы, расчараваны i пакiнуты ўсiмi трагiчна памёр i пахаваны на могiлках в. Федзькавiчы Жабiнкаўскага раёна». Осталось поменять год на 1993–й.
Денису Хвостовскому было 25, Леониду Якубовичу — 22, Игорю Поглазову не было и 14, когда они ушли из жизни. Книга Хвостовского «Лугназад» (так называется народный шотландский праздник, а Денис очень любил Шотландию) и сборник Игоря Поглазова «Подайте мне крепкую руку» изданы в 2006 году. А вот тридцать лет назад, в 1979 году, появился на свет единственный сборник Леонида Якубовича «Я з вамi, вёсны...». Недавно этот тоненький, на восемьдесят страниц, сборник попался мне на книжной полке. Издан он приличным в наше время для поэтического сборника тиражом 6 тысяч, но это обычный тираж того времени. Читательская аудитория обозначена так: «Для старэйшага школьнага ўзросту».
Когда сегодняшние молодые поэты начинают жаловаться на жизненные трудности, мне хочется отослать их к биографии Леонида Якубовича. Мальчик из деревни Радково возле Солигорска, которого воспитывала одна мать, он с детства привык к тяжелой работе и не ждал, что кто–то решит его проблемы. Закончив десятилетку, пошел работать почтальоном, потом устроился в газету «Шахтер», а затем — на шахту. А параллельно заочно учился на факультете журналистики. Да еще сам строил новый дом, потому что в старом, полуразвалившемся, невозможно было жить. И писал стихи. И все это в двадцать лет!
Беда случилась 8 июня 1970 года. Леонид спускался в шахту, клеть оборвалась...
В сборник, собранный друзьями, вошло лучшее из того, что успел написать Леонид Якубович. Среди его вещей осталась чистая тетрадь, предназначенная для записи стихов.
Нараджаемся не для смерцi,
Нараджаемся мы, каб жыць.
Ды страла нацэлена ў сэрца,
Праз вякi ўжо страла ляцiць.
Это, как вы понимаете, из стихотворения Леонида Якубовича. Вообще, всегда есть соблазн найти в наследии поэта свидетельства, что он предчувствовал свою трагическую кончину... И такие свидетельства почти всегда находятся, поскольку поэтам, особенно молодым, вообще свойственно рассуждать о жизни и смерти и играть с эсхатологическими образами. Конечно, литература, в которую так желал влиться полноправной творческой единицей Леонид Якубович, жила по законам соцреализма, экспериментаторство не поощрялось, не то что во времена «бумбамлитовца» Дениса Хвостовского. Но в сборнике «Я з вамi, вёсны...», кроме нескольких стихотворений с комсомольским пафосом («я сын нашай партыi, я барацьбiт»), нет трескучих стихов о романтике нелегкого шахтерского труда, пашнях и заводах... Есть вневременное раздумье о вечных темах. А сколько добротно изданных сборников и даже собраний сочинений кануло в небытие, будучи составлено из «очень нужных» стихотворений на потребу дня!
«Жыта заўсёды жнуць, калi яно добра выспее», — так писал Леонид Якубович о писательском труде. К сожалению, выспело у него самого мало. Его взлет, творческий расцвет был запрограммирован на будущее... Это не Артюр Рембо, который к возрасту, в котором погиб Леонид Якубович, создал целый поэтический мир, надолго опередив свое время, и отказался от дальнейшего творчества, перегорел. Леонид вовсе не собирался умирать, у него были большие планы, большие надежды... Хотя поэты часто сживались со смертью. Максим Богданович, больной туберкулезом, знал, что умрет... Но поэзия его светла. А Надсон, российский поэт «больного поколения» 1880–х, сделал из своей чахотки культ... «Скоро труп мой зароют могильной землею, / Скоро высохнет мозг мой и сердце замрет, /И поднимется густо трава надо мною, / И по мертвым глазам моим червь поползет...» Как пишет критик, «стихотворения Надсона воспринимались как бюллетень его эмоционального и физического состояния». Читатели рыдали, критики издевались над «вечноумирающим юношей», изготавливающим готический кич... Смерть, конечно, издевки прекратила — но и поставила крест не только на конкретной могиле, но и на громкой славе романтичного чахоточника. Вот княжна Мария Башкирцева не хотела, чтобы ее жалели. У нее тоже была чахотка, которая отняла у нее уникальный голос. И Мария сосредоточилась на рисовании. С детства она вела дневник, а поскольку личностью была чрезвычайно яркой, сильной, с приметами гениальности, то и дневник ее впечатление произвел необыкновенное, будучи опубликован после ее смерти, и ныне он чуть ли не символ феминизма.
Есть теория, что все искусство вообще — это способ победить смерть, обмануть... Остаться в своих творениях. Оставить, в конце концов, память о себе. Живые–то сами о себе заботятся... А вот те, кто ушел, целиком зависят от нашей памяти. Изданная тридцать лет назад тоненькая брошюрка «Я з вамi, вёсны...» лежит на моем столе.
Комментарии:
(0)
Рейтинг: 