16 сентября народный артист Беларуси, режиссер НАДТ им. М.Горького Борис Луценко отметит свой 72–й день рождения. Сейчас отдохнувший, загоревший и напитавшийся целительной энергией (Борис Иванович недавно вернулся из Карлови–Вари, где провел отпуск) режиссер с энтузиазмом принялся за работу над пьесой Оноре де Бальзака «Мачеха».
Этот проект задумывался им еще три года назад. И даже начал воплощаться... Но мэтр увлекся Владимиром Короткевичем (о, как непостоянны режиссеры!). Потом вообще начал, извините, «распутничать» и поставил Эрика–Эммануэля Шмитта — только для взрослых. Но, оказывается, «Мачеха» все это время тихо тлела негаснущими угольками в режиссерской душе. И теперь хватило одного дуновения, чтобы из углей разгорелось пламя. Борис Иванович, правда, уверяет, что это — бремя... Бремя необузданных страстей.
О том, что Борис Луценко в процессе работы над спектаклем тесно общается с драматургами, знают все, кто общается лично с ним. Причем совершенно не важно, на каком свете в данный момент драматург находится. Луценко советовался с Шекспиром, когда ставил «Гамлета», общался с Гоголем, творя «Ревизора», и перебрасывался замечаниями со Шмиттом, работая над «Распутником». Ни языковых, ни временных, ни географических барьеров для гениального духа не существует. С великими драматургами Луценко на «ты».
— Они молодые все. Я старше их, — утверждает Борис Иванович.
— Тем более что вы режиссер, а они всего лишь авторы. — Пытаюсь я поддержать шутливый тон беседы. Но скоро все становится очень серьезно. На кону — мелодрама о страстях. Поэтому с Оноре де Бальзака Борис Иванович спрашивает строго.
— Я всегда, как вы знаете, разговариваю с драматургами, когда ставлю пьесу. Первое, что я сделал, это спросил Бальзака: «Оноре, для чего ты это написал? зачем? почему такой финал? чем тебя эта история так впечатлила?» Но самым главным моим вопросом было: «Случилась ли история, которая легла в основу сюжета пьесы, на самом деле? Знал ли ты ее или выдумал?»
И он ответил: «Да, ты знаешь, были подобные истории в наше время. А я очень люблю узнавать подробности того или иного происшествия, а потом сочинять из них свою историю. Пьеса моя о том, как страсть превращает хороших, красивых, умных, талантливых людей почти в зверей. Не любовь, а страсть, которая охватывает человека и ведет к энергии заблуждения. А энергия заблуждения ведет к тому, что хороший человек совершает преступление».
Я пошел дальше Бальзака и вывел для себя следующую истину. В какой–то момент человека одолевают паразиты сознания. А они сильны. Они побеждают. И вот человек повержен. И совершает плохой поступок, от которого страдает и сам, и его близкие.
— Точно как тот глава семьи — генерал, который из–за собственной прихоти готов погубить собственную дочь?
— Не прихоти, а страсти! Глава прекрасной семьи, уважаемый генерал наполеоновской армии, герой сражений обуян страстью. «Если кто–то предал Наполеона и перешел к Бурбонам, я должен его убить!» — говорит он и убежден в этом абсолютно, ослеплен этим. В итоге его страсть убивает не предателя, а собственную дочь.
А его жена Гертруда? Ослепительная молодая женщина, добрейшая, порядочная, умница. У нее был роман с Фердинандом, но она пожертвовала собой, порвала с любимым, вышла замуж за генерала и стала ему верной женой и прекрасной матерью для дочери. Но невыносимая страсть к Фердинанду, которая одолела ее много лет спустя, тоже толкнула ее на преступление.
И даже Полина, казалось бы, девочка–Джульетта, она в порыве страсти к Фердинанду начинает ненавидеть свою мачеху. Паразиты сознания заставляют и ее пойти на разрушение.
— Выходит, страсть деструктивна?
— Я за свою долгую жизнь очень много раз повторял и продолжаю повторять, что, по моему мнению, любовь — это стремление к гармонии. И если человек себя ведет к гармонии, то и того, кого полюбил, он ведет к гармонии тоже. Из–за любви ты не можешь совершить насилие. Полина с Гертрудой, как два паровоза, сталкиваются на одних рельсах и обе идут под откос. Обе погибают. Остается разруха.
Бремя необузданных страстей человеческих — вот о чем пьеса Бальзака. Вот о чем я буду ставить спектакль.
— А финал?
— Я мечтаю сделать театр, где будут исповедоваться великие грешники. Этот спектакль тоже будет нести в себе исповедальную нотку. У Бальзака в финале пьесы генерал сходит с ума. Я, наоборот, хочу прозрения генерала. С сумасшедшего что возьмешь? А когда он прозревает и осознает свой поступок, когда он понимает, что совершил, быть может, одно–единственное мгновение, одна–единственная молитва «Прости, Господи!» способна искупить все.
На духовность не хватает
— Борис Иванович, а можно про исповеди грешников подробнее?
— Я задумал театр, раскрывающий тайны великих грешников. Монологи преступников века, осознавших свои преступления и раскаявшихся в них. Но моя идея осуществиться может только... в духовном театре под куполами. Который мы из–за недостатка финансов столько лет не можем открыть. Я уже даже говорить об этом боюсь.
— И много не хватает?
— Около 30.000 долларов. Министерство таких денег выделить не может. Я пытаюсь найти меценатов. Поэтому ко всем и постоянно взываю: «Помогите создать духовный театр! Он нужен Минску».
— А как обстоят дела со школой молодых актеров, раскрывающей резервные возможности, идею создания которой вы лелеяли в прошлом сезоне?
— Пока не получается.
— В Минске есть Центр резервных возможностей человека. Не пытались с ними сотрудничать?
— Есть. Но это не то, что я хочу. Это должна быть школа резервных возможностей, но через театральную школу. Нужны специальные педагоги, которые бы преподавали соответствующие дисциплины, раскрывая резервные возможности людей, а я бы их использовал — на благо театру. Мне бы хотелось организовать свою частную школу, чтобы показать: человек, который желает играть и имеет небольшие способности, за счет использования резервов может эти способности увеличить и сыграть спектакль не хуже профессионала, а даже в чем–то лучше.
В кино уже давно доказали, что даже не имея киношной школы, человек может стать великим актером, потому что в нем есть какое–то нутро, которое можно развить. В театре вполне можно сделать то же самое.
Не тем путем идете, товарищи
— Борис Иванович, а зачем из обычного человека с небольшими способностями таким сложным путем делать выдающегося актера, если в БГАИ и БГУКИ, как «ананасы в оранжереях», зреют будущие Щепкины и Качаловы? Вы, кстати, в университете культуры и искусств преподавали?
— Да, я вел режиссуру, заочное отделение. И считаю, что наша театральная школа движется не в том направлении. Преподавание ведется совершенно неверно. В нашем театральном вузе первые два года потеряны на странные этюды: возьми стакан — нет стакана... Да, этюды на беспредметное действие нужны. Но они нелепо выполняются. Бесполезно. Потому что безотносительно к театру.
— А ваша система?
— Я задаю сразу с первого курса сложнейшие задания. Студенту, который приходит ко мне на первый курс, я предлагаю выбрать «инструмент», как в консерватории. Там же не бросаются играть на всех инструментах сразу! Кто–то скрипку выбирает, кто–то фортепиано, кто–то дирижер, кто–то композитор. Я хочу человеку сразу дать театр. Вид театра. Он должен увлечься каким–то одним видом театрального искусства: может, площадным цирковым театром, а может, буржуазным, может, театром–гротеском, а может, камерным или музыкальным. И вот в ЭТОМ театре он может наливать воду в стакан, доводя свои способности до совершенства. Ведь согласитесь, клоун наливает в стакан воду совсем иначе, чем богатый бизнесмен.
— Но Станиславский — наше все.
— Да Станиславский этим сам увлекался! При Станиславском Суллержицкий уже применял хатха–йогу и по книге Рамачарака занимался с актерами. Многие режиссеры пытались выйти за поставленные рамки и связаться с космосом. Ежи Гротовский, например. А у нас — не хотят. Традиционалисты! Если бы Станиславский был традиционалистом — не было бы его системы. И потом, система в чистом виде — мертва.
— Вы так говорите, как будто связаться с космосом — проще простого.
— Это очень просто! Я вам продемонстрирую. Вот сейчас мы с вами разговариваем, а в мое темя входит космос. Посмотрите, у меня совсем другое лицо. Я по–другому улыбаюсь. Правда? Потому что энергия оттуда идет. А я ее ретранслирую.
— И что, так может каждый?
— Каждый. И чем больше людей научится этому, тем быстрее мы все придем к гармонии. А иначе...
— Иначе все столкнутся друг с другом и полетят с рельсов?
— Да. А не хотелось бы.
Комментарии:
(0)
Рейтинг: 
Пока комментариев нет