»Новости культуры / Бабушкины песни на фоне асфальта »   http://bresttheatre.com/page.php?id=373

Автор: , Отправлено: 2009-10-06 14:17.

Словосочетание «современный фольклор» многие считают невозможным. Доводится слышать причитания, что фольклор умирает вместе с последними аутентичными носителями. Ну а «глобальное распространение современной мифологии», как написал в Википедии один ученый, «составляет характерный психологический симптом духовного неблагополучия, инфляции ратифицированных религией ценностей, социальной нестабильности». Во как! А я–то думала, что человеку просто свойственно мифологическое сознание... О месте народной культуры в постмодернистском мире рассуждают певица РусЯ, поющая этно–джаз в группе «Акана–НХС», критик Анна Кислицына и я, писатель–обозреватель Людмила РублевскаЯ. Руся: Замечаю, что после тридцати люди начинают интересоваться народной культурой. Может быть, потому что сейчас легче путешествовать по миру? Сидишь в австрийском баре, пьешь пиво — и вдруг какая–то народная песня типа «Я — австриец». И все посетители, даже самые пьяные, встают и со слезами на глазах начинают эту песню хором петь... Возвращаешься домой и думаешь: «Е–мое, а почему у нас такого нет?» А.Кислицына: А я вижу интерес к аутентике как раз у самых молодых! Поколение, выросшее в советское время, отравлено «сувенирным» фольклорным творчеством, их на слезу от народной песни не пробивает. И кстати, в заграничных барах я чаще наблюдала, как футбол смотрели... Возвращение к этнике, во–первых, вызвано интересом ко всему белорусскому, во–вторых, это реакция на попсу. Людей отворачивает от сцены, на которой эстрадные клоны без определенной национальности. Руся: Фольклор не каждого к себе подпускает. Бывают люди, которые и петь его пробуют, и изучают, но — не идет... И бабушки это сразу чувствуют. Какая–нибудь так и скажет, когда к ней с диктофоном придут: «Не. Я вам спяваць нiчога не буду. Давайце мне iншую дзяўчынку». К счастью, со мной такого не происходило... Потом на концертах люди удивляются: «Как это красиво! Это что, наше?» А.Кислицына: Поверю в популярность фольклора, когда услышу хоть одну народную мелодию на мобильном телефоне. Посттрадиционный фольк совсем не так популярен, как в свое время рок–музыка. Л.Рублевская: Уже тем, что это белорусский фольклор, он влияет на общество. Когда «Стары Ольса» восстанавливает белорусские воинские песни, героический эпос, о котором думали, что у нас его вообще нет, — разве это не изменяет сознание? Руся: Это идеология самости. Ты пришел, послушал, понял: это мое, я часть этого народа. Вы знаете, что в Литве с помощью белорусской песни психологи лечат людей? Музыкотерапия с помощью белорусского и литовского фольклора... Но литовский — он какой–то трансовый, у белорусов «целебнее». А.Кислицына: А мне не нравится, когда между фольклорным и сакральным ставят знак равенства. Поплясали на свадьбе, попели частушек... Зачем во всем видеть магический ритуал? Руся: Есть фольклор древний, мистический. Есть, конечно, и городской жестокий романс, который просто запечатлевает образ времени. А.Кислицына: Возможно, лет через двести кто–то будет петь эти самые жестокие городские романсы и найдет в них глубокий сакральный смысл... Сегодняшние бабушки с удовольствием поют и «Горную лаванду», считая ее образцом народной песни. А действительно аутентичное не всегда расскажут. «Гэта замова, гэта табе не трэба ведаць...» Руся: Даже если они просто жали жито, они пели песни, которые, как считалось, оттягивают физическую боль. А.Кислицына: Я тоже могу петь, если устаю, например, когда пол мою. Где в этом магия? Руся: Нет, они конкретно говорят: «Мы спявалi гэту песню, каб нам не балела, бо цяжка збiраць жнiво». И когда я пою эту песню, чувствую такое, что никогда не чувствовала в рок–н–роле. Что–то меняется внутри... Не знаю, может, работают архетипы, генетическая память. Если у кого–то из трех вокалисток нашей группы проблемы, мы соберемся на кухне, попоем — и все, ничего не болит. А.Кислицына: На меня эта песнетерапия почему–то не действует. А современное использование фольклора, которое я слышу в телевизоре, просто раздражает, не то что не лечит! Руся: Мне кажется, что фольклор в скором времени синтезируется с разными жанрами современной музыки, и этот синтез победит все остальные жанры. Вообще фольклор сегодня — это музыка мегаполиса. Едешь в машине, сидишь в ресторане — и слушаешь этно. Л.Рублевская: А разве в мегаполисе не рождается фольклор? Читаю время от времени российские издания по современной мифологии... Так там изучают рассказы про НЛО, фольклор программистов, дембельские альбомы... Изучается советская мифология. А.Кислицына: У фольклористов есть понятие — культуроген. Он проявляется в интересе к наследию. Это, как луковицы волос. Их не видишь, а они под кожей, живут... И наступает момент — пробуждаются. Жанры появляются, исчезают. Вот жанр заговоров практически исчез... И вдруг в 90–х годах на фоне кризиса медицины и общего интереса к эзотерике книжки заговоров выходят массовыми тиражами... Л.Рублевская: У Чингиза Айтматова описано, как дикие степные народы выращивали себе безропотных рабов — манкуртов. На обритую голову натягивали желудок овцы. Волосы начинали расти внутрь черепа, и человек делался идиотом. А на голову современного человечества все время пытаются натянуть искусственную оболочку массовой культуры... Руся: Нужно прорывать ее, чтобы прорастало свое! А то случается, что концерт отменяют, потому что какому–то чиновнику в провинции показалась подозрительной программа из... белорусских народных песен! А.Кислицына: Недавно я читала исследование о том, как отдыхали гомельчане сто лет назад, и, поверьте, это действительно интересно! К слову, пока мы сидим в кафе, мой знакомый фольклорист со студентами ездит по хуторам, записывает песни, а потом чистит камень у заброшенной кринички. Потому что больше некому это сделать... Руся: Как–то слушали мы исполнение частушек... И вдруг поняли, что это очень напоминает уличный рэп. Схема одна и та же! А.Кислицына: Фольклор сочетается с массовой культурой. Руся: Да, я вижу, как ди–джеи совмещают электронный транс и этнический транс, хоровые песнопения и жесткий бит. И люди на дискотеке балдеют... Л.Рублевская: У подростков уже свой фольклор — на основе компьютерных игр. Со своими мифами, легендами... Если когда–то детям рассказывали, что вон там живет русалка, там — домовой, там — банник, чтобы туда–то войти, нужно совершить такой–то ритуал, теперь дети рассуждают, как прокачать героя на тридцатом уровне и где на пятнадцатом скрывается коварный гоблин... Руся: Я собираюсь своего будущего ребенка воспитывать в фольклорных традициях. Сейчас собираю всякие колыбельные, сказки. А.Кислицына: А я настроена скептически, потому что дети растут и попадают в реальный мир. Руся: Я же не собираюсь надевать на ребенка шоры... Просто мечтаю дать своим будущим детям поддержку в виде народной культуры. А.Кислицына: И вырастают музейные гомункулусы... Такому человеку тяжело социологизироваться. Тяжело найти пару. Придется искать среди филологов, историков, фольклористов. Л.Рублевская: И что в этом страшного? Все равно у каждого из нас есть свой узкий круг людей, которые подходят по менталитету, по интересам... А.Кислицына: Я знаю семью, где принципиально не было телевизора, а сына воспитывали на фольклоре и белорусской литературе. До сих пор не может жениться — невесты не соответствуют народному идеалу. Л.Рублевская: А если бы он все детство играл на скрипочке или в шахматы? Точно так же потом искал бы себе идеальную жену. Руся: Если мы с мужем ссоримся, я обычно ухожу в другую комнату и включаю аутентичные записи народных песен. Приходит муж, слушает вместе со мной эти песни, начинает плакать и в конце концов говорит: «Да что мы из–за каких–то мелочей спорим! Нужно о более глубоком думать». Как сказал один наш гость–бизнесмен: «Руся, я тебя реально уважаю. Я не думал, что деревенские бабки — это так круто». А.Кислицына: Когда–то я читала сказку о невестке, которой знахарка дала «чудодейственной» воды — набираешь ее в рот, и свекровь не пилит... Смысл сказки на поверхности — молчать, когда с тобой ругаются. По молодости пыталась я это реализовать в своей семейной жизни, только получалось еще хуже, ближние готовы были на потолок лезть... Л.Рублевская: Ну знаете, презрительное молчание во время конфликта — самый действенный способ заставить противника лезть на потолок. Как по мне, так мораль упомянутой сказки — ищи причину конфликта не в ком–то, а в себе. Руся: У женщин, которые поют народные песни, необычная манера дыхания. Они дольше сохраняют свою молодость. Обертоновые песнопения, столетиями выверенные интервалы лечат психику. А.Кислицына: Вообще все творческие люди красивы. Руся: Это потому, что у них есть смысл жизни. Я вот свой периодически теряю. А фольклор помогает мне его обрести... Это что–то вроде моей личной миссии — донести эти песни до своих ровесников. Бабушки, у которых мы записывали песни, жалели нас: «Вось, мы былi пасля вайны бедныя, галодныя, але ногi самi ў скокi iшлi. А сёння ў вас усё ёсць, але няма той весялосцi». Л.Рублевская: А я, когда мои дети были маленькими, просто брала народный календарь. Я знала, что сегодня, например, мы будем встречать весну. Пекла жаворонков из теста, мы разучивали, как могли, песни–веснянки. В день, когда медведь поворачивается в берлоге, варила специальную кашу... А.Кислицына: У меня много подруг, которые увлекаются фэн–шуем. Они уверены, что у них в жизни все удается, потому что правильно расставили мебель. Л.Рублевская: Современная мифология, по мнению ученых, отличается аморфностью и распыленностью. Посмотрели на свадьбы в голливудских фильмах — и вот уже наши невесты бросают в толпу подвязки, а к машине молодоженов привязываются гроздья пустых жестянок. А.Кислицына: А что, лучше, чтобы, как предки, вывешивали напоказ доказательства девичьей невинности? Ведь это со стороны кажется, что все старинные традиции были красивые. Они были и очень жестокие... Руся: Обычаи трансформируются. Когда–то на русальный праздник женщину–«русалку» разрывали на куски. Это было жертвоприношение. Сегодня просто выбирают самую красивую девушку, обвязывают березовыми ветками и потом срывают их с нее. А.Кислицына: Ты говоришь о фольк–музыке как о мейнстриме, мне же она кажется чем–то маргинальным. Руся: Дайте мне еще немного времени, и вы убедитесь, что это — мейнстрим. А.Кислицына: Сегодня фольклористам элементарно нужны деньги, чтобы перевести уникальные записи в цифровой формат. Деньги в это никто не вкладывает, потому что не видят возможности получения доходов... Мы живем в эпоху постмодернизма, когда все художественные течения оказались в равных условиях. Эта эпоха не погубила фольклор, но поставила его на равных с другими современными жанрами. Руся: Это интересная эпоха. Главное — не упустить ее возможностей. Вы знаете, какая музыка в мире сейчас более всего продается? А.Кислицына: Попса? Руся: Нет, в стиле кантри! Белорус никогда не сможет играть брит–рок лучше англичан, у которых были «Битлз». И я реально ставлю на фольклор.